Родители-крестьяне рано умерли, оставив сына сиротой. С детства Николай имел тягу к языку, литературе. Первые его стихи были опубликованы еще в школе. Окончил школу в Рославле, затем отучился в в Смоленске. Работал учителем русского языка и литературы. Испытывал большой интерес к древнерусской истории и истории древнерусской литературы.

В 30-е годы Николай Рыленков работал в редакции «Рабочего пути» и параллельно писал стихи. До вышли 6 его поэтических сборников, из которых самый важный - «Березовый перелесок».

Основные темы в творчестве Рыленкова - русское искусство, природа, история.Многие страницы творчества посвящены родной Смоленщине:

«Я всегда с благодарностью буду вспоминать часы и дни праздничных встреч с друзьями на берегах Байкала или у подножья снежных вершин Кавказа, но обдумывать пережитое приеду на берег какой-нибудь безымянной речки в глубине Смоленщины. Чтобы проверить себя, чтобы собраться с мыслями, мне всегда нужно было побродить по заросшим иван-чаем берёзовым опушкам, посидеть с косарями у догорающего костра, послушать доносящиеся издалека девичьи песни».

С первых дней войны Николай был на фронте - командир взвода в саперном батальоне и военный корреспондент. К важнейшим темам стихотворений и прозы добавилась война. К 1945 году вышли его сборники стихов «Прощание с юностью», «Синее вино», «Отчий дом» и «Смоленские леса».

В 50-е годы он написал автобиографическую повесть о военных событиях «На Старой смоленской дороге».

Значимую часть в творческом наследнии Рыленкова составляют песни, многие из которых до сих пор всенародно любимы. В вышедшем в 1964 году двухтомнике выделяет отдельный раздел «Книга песен». В него вошли: «Ходит по полю девчонка», «То ли гречка цветёт, то ли речка течёт», «Под окном шумит рябина», «Мы с подружкой жили дружно», «Мне не жалко полушалка», «Отцвела черемуха» и другие.

Хотя значительное влияние на творчество Рыленкова оказал , произведения Николая отличаются особой лиричностью, угловатой прямотой и при этом крестьянской застенчивостью.

Пытаясь постичь тайну истинного в поэзии, Николай Рыленков исследовал творчество своих кумиров-предшественников, несколько его стихов посвящены Ломоносову, Пушкину, Некрасову, Горькому.

В последние годы жизни Николай Рыленков обратился к жанру эпитафия. Его стихи выбиты на камне в Кутузовском саду у крепостной стены (сквер Памяти Героев) и на памятнике (Реадовка):

«Я мать скорбящая. Как совесть, я бессонна.
Замученных людей я помню каждый стон.
Пусть знают палачи, что нет святей закона,
Чем справедливого возмездия закон!»

Умер Рыленков в июне 1969 года, похоронен на Братском кладбище в Смоленске - родном городе, с которым связана вся его творческая жизнь.

В 1994 году Николаю Рыленкову посмертно присвоено звание почетного гражданина Смоленска.

Автопортрет

Сказали б знакомые просто

На ваши расспросы в ответ:

«Сутулый, высокого роста,

С лицом без особых примет.

Совсем не похож на поэта,

Что вводит в волшебный чертог...»

Случайно услышав всё это,

Не много б добавить я смог.

Конечно, знакомые правы,

Я в этом признаться готов.

Как Лель из зелёной дубравы,

Не шёл я в венке из цветов.

Весной не играл на свирели,

А в поле за плугом ходил,

В дубраву, где иволги пели,

Пегаску в ночное водил.

В разлужьях на речке Корчёвке

Росистые травы косил

И навек запомнил ночёвки

В копне, что под вечер сложил.

Отведав шмелиного мёду,

Где шепчет ветла в забытьи,

Я пил родниковую воду,

Что слаще Кастальской струи.

Не в счастье находки случайной,

Ключи ко всему подобрав, -

В труде постигал я все тайны

Родимых полей и дубрав.

Что мне до поэтов, влекомых

В заоблачные края!..

К словам моих добрых знакомых

Бессмертие

Что я? Сосуд скудельный, горстка праха?

Нет, я зерно, живая связь времён.

Гром топоров и колокольный звон

Я помню от княженья Мономаха.

За мной судьба недаром шла, как сваха.

Стрелой ужален и копьём пронзён,

Я падал в битвах, попадал в полон,

А хлеб мой рос и пряла лён мой пряха.

Мне на Москве за бунт грозила плаха,

Отходную читал мне дьяк-неряха,

А я всё жил, жил со всего размаха,

Кормя Россию и шатая трон.

И верил я, что в руку будет сон.

Сто раз истлела на плечах рубаха,

Пока я снова в муках был рождён,

И потому - гляжу вперёд без страха,

С родной землёй навеки обручён.

Бой шёл всю ночь, а на рассвете...

Бой шёл всю ночь, а на рассвете

Вступил в село наш батальон.

Спешили женщины и дети

Навстречу к нам со всех сторон.

Я на околице приметил

Одну девчонку, лет пяти.

Она в тени столетних вётел

Стояла прямо на пути.

Пока прошли за ротой рота,

Она не опустила глаз

И взглядом пристальным кого-то

Разыскивала среди нас.

Дрожал росой рассвет погожий

В её ресницах золотых:

Она на дочь мою похожей

Мне показалась в этот миг.

Казалось, все дороги мира

Сошлись к седой ветле, и я,

Себя не помня, крикнул: «Ира,

Мой птенчик, ласточка моя!»

Девчонка вздрогнула и, глядя

Колонне уходящей вслед:

«Меня зовут Марусей, дядя», -

Сказала тихо мне в ответ.

«Марусей? Ах, какая жалость!» -

И поднял на руки её.

Она к груди моей прижалась,

Дыханье слушала моё.

Я сбросил груз дорожных тягот

(Ну что же, Ира, не ревнуй!),

Всю нежность, что скопилась за год,

Вложил в отцовский поцелуй.

И по дорогам пропылённым

Туда, где дочь меня ждала.

про войну

В былые дни звалась поэзия витийством...

В былые дни звалась поэзия витийством,

Ей было в облаках положено витать,

Она ж на землю к нам сошла, как благодать,

В любви благословлять и в бой сопровождать,

Пот утирать в пути крутом и каменистом,

Святую жажду правды утолять

И веру в красоту земную утверждать

То стебельком ростка, то деревом ветвистым.

Но нетерпеньем ей не надо досаждать...

А что как в облака она уйдёт опять?

В переулке пустынном, в бревенчатом домике...

В переулке пустынном, в бревенчатом домике

Поселиться хотел бы я после войны,

Чтоб, листая поэтов любимые томики,

Пить, как мятные капли, отстой тишина.

Только в городе том, где рождён я и вынянчен,

И в помине бревенчатых домиков нет.

Словно в сказке от страшного Змея-Горыныча -

От войны там остался дымящийся след.

Знаю я, что просторна, светла моя Родина,

Что найдётся и мне уголок тишины,

Но затем ли дорога разлуки мной пройдена,

Чтоб оставил я город мой после войны?

Будет сердце крепиться, но, как ни крепись оно,

Всё равно - наши сны мы забыть не вольны...

Видно, было уж так на роду мне написано

Век искать тишины и не знать тишины.

В саду

В саду всю ночь костры горят,

Там тёплый дым, пахуч и розов,

Укутал яблони до пят

От майских утренних морозов.

Садовник знает, как жесток

Весенний утренник бывает,

Что чуть раскрывшийся цветок

Своим дыханьем убивает.

Но, как бы ни был он суров,

Чтоб юный сад не знал увечий,

Довольно дыма от костров,

Тепла заботы человечьей.

И я недаром мудрость чту

Тех, кто сады хранит весною:

Нежней, чем яблоня в цвету,

Ты вновь встаёшь передо мною.

Глаза открытые ясны,

Всё добрый день им предвещает,

Но я-то знаю, что весны

Без заморозков не бывает!

Чтоб страшный сон, мечты губя,

Вдруг не подкрался к изголовью,

Как тёплым облаком, тебя

Я окружу моей любовью.

В суровый час раздумья нас не троньте...

В суровый час раздумья нас не троньте

И ни о чём не спрашивайте нас.

Молчанью научила нас на фронте

Смерть, что в глаза глядела нам не раз.

Она иное измеренье чувствам

Нам подсказала на пути крутом.

Вот почему нам кажутся кощунством

Расспросы близких о пережитом.

Нам было всё отпущено сверх меры:

Любовь, и гнев, и мужество в бою.

Теряли мы друзей, родных, но веры

Не потеряли в Родину свою.

Не вспоминайте ж дней тоски, не раньте

Случайным словом, вздохом невпопад.

Вы помните, как молчалив стал Данте,

Лишь в сновиденье посетивший ад.

В этом мире, где утром росистым...

В этом мире, где утром росистым,

Соловьиным разбуженный свистом,

Я весну прочитал по складам

И за песней пошёл по следам -

По лугам и дубравам тенистым,

По полям твоим, Русь, колосистым,

По бессонным твоим городам, -

Ни архаикам, ни модернистам

Я находок своих не отдам.

В юности мы спрашивали часто:

На какой тропе искать нам счастья?

И постигли, побродив по свету,

Что особых троп у счастья нету.

Где б ни шли мы — счастье с нами рядом,

Только надо видеть зорким взглядом,

Только слышать чутким ухом надо,

Чтоб узнать его, моя отрада.

Счастье — непредвиденный заране

Огонёк, мерцающий в тумане,

В знойный полдень родничок студёный,

Путь далекий, до конца пройдённый.

Сладкий вздох перегоревшей муки,

Верность, сохраненная в разлуке,

Встреча у отцовского порога,

А наутро — новая дорога.

Новые тревоги и заботы,

Новых троп крутые повороты,

Что всегда ведут к родному краю,

А иного счастья я не знаю.

Взвесят критики все: и терпенье и труд...

Взвесят критики все: и терпенье и труд,

Средь хороших и разных мне место найдут.

Отдохни, мол, Кастальскому внемля ключу...

Но и тут своих критиков я огорчу.

Заскучаю, с почётного места сбегу -

Погостить у весны на заречном лугу.

С летом выпить кваску на колючей стерне...

Пусть гадать погодят на моей седине!

Влекут из вьюжных дебрей декабря...

Влекут из вьюжных дебрей декабря

Нас оттепели так же, как морозы.

Мороз - поэт. Он сеет блеск, творя,

А оттепель - образчик трезвой прозы.

Их прелесть ценим по контрасту мы,

Как двух отличных мастеров картины,

Но слякоть, лужи посреди зимы -

Всегда, как слёзы лживые, противны!

Вновь сквозь дым паровоза...

Вновь сквозь дым паровоза

Чую горечь берёз,

А запахло берёзой -

Время сеять овёс.

И стою у окна я,

Чтоб поближе к весне.

Тяга, что ль земляная

Пробудилась во мне?

Все поля и полянки

Мне весной по пути,

На любом полустанке

Здесь готов я сойти,

С трактористами вместе

Ночевать, зоревать,

Первым сельские вести

От грачей узнавать,

Ждать с туманного плёса

Тёплых ливней и гроз.

Распустилась берёза -

Время сеять овёс.

Война переменит маршрут...

Война переменит маршрут,

И вовремя, без опозданий

Сапёры придут, уберут

Обломки разрушенных зданий.

Ты будешь стоять и вокруг

В тиши озираться, волнуясь...

И вот под обломками вдруг

Сапёры найдут твою юность.

Ты помнишь - пропала она

Во время той первой бомбёжки,

Когда отцвела тишина

На жёлтой садовой дорожке.

Так пусть же разделит она

Солдатскую горькую славу

И будет погребена

По воинскому уставу.

Волос каштановые пряди...

Волос каштановые пряди

Посеребрит весенний дождь,

Когда давнишней дружбы ради

Легко по гулкому перрону

С тобою об руку идя,

Я встречных локтем не затрону

И не почувствую дождя.

Ты быстро-быстро, как по книжке,

Расскажешь в сутолоке дня,

Что всё в старинном городишке

Переменилось без меня,

Что мне ни улицы, ни дома,

Где мы расстались, не найти.

Но оглянусь я - как знакомо

Всё, что возникло на пути!

Вокзал, привставший на колоннах,

Чтоб вдаль взглянуть через дома,

Кольцо садов густо-зелёных

На склонах древнего холма.

Моста железное плетенье,

Летучий блеск струи живой

И тополей косые тени

На влажно-синей мостовой.

По лужам брызнут искры света,

И я спрошу, замедлив шаг:

Когда и где я видел это,

Не на твоих ли чертежах?

Нет, даже спрашивать не буду!

Поруке верен круговой,

В разбеге улиц, всюду-всюду

Я узнаю характер твой.

В твоём слегка смущённом взгляде

Открою всё, чем мир хорош...

Я верю - давней дружбы ради

Ты вновь встречать меня придёшь.

Ведь ты, как будущность, близка мне,

Как этот светлый дождь весны,

Как то, что даже в мёртвом камне

Запечатляет наши сны.

Всё в материале ясно кустарю...

Всё в материале ясно кустарю,

Он знает, что начать с какого краю.

А я из плоти собственной творю,

Я сам себя, как материал, кромсаю.

О, сколько раз я кровью истекал,

Сгорал и восставал на пепелище,

Чтоб, выйдя из магических зеркал,

Двойник мой жил смелей меня и чище.

Меня друзья и близкие простят,

Идущие всю жизнь со мною рядом,

За то, что отвечал им невпопад,

Смотрел на них отсутствующим взглядом.

Я за терпенье их благодарю,

Но если надо - всё начну сначала.

Завидовать не стану кустарю,

Чтоб под конец душа не заскучала.

Глухо охают пушки во мраке...

Глухо охают пушки во мраке,

Тяжко стонет земля в забытьи.

В ожиданье сигнала атаки

Снова письма читаю твои.

Пусть огарок чадит, догорая,

Пусть землянка сырая тесна.

Эта ночь у переднего края

За пределами яви и сна.

Вдруг от строк твоих, милых и грустных,

Просветлеет вдали небосклон,

И опять я студент-первокурсник

И в тебя по-смешному влюблён.

В тёмный угол забившись с тетрадкой,

Сторонясь любопытных друзей,

Я стихи сочиняю украдкой

О ровеснице русой моей.

Я не вправе назвать твоё имя,

Но ровесница русая - ты,

Завладевшая снами моими,

Встав звездой у рассветной черты.

И в мечтах, по-ребячьи туманных,

Смутный сон наяву полюбя,

Я клянусь, как клянутся в романах,

Что готов умереть за тебя.

Знаю, ты улыбнёшься на это,

Скажешь просто: «Зачем умирать?»

Одиноко дождавшись рассвета,

Я заветную прячу тетрадь.

Как всё близко. А минуло ровно

Десять щедрых любви нашей лет...

Раздвигая накатника брёвна,

Бьёт в лицо ослепительный свет.

Глухо охают пушки во мраке,

Пролетают снаряды трубя.

Я сигнал различаю к атаке,

Я готов умереть за тебя.

Деревья

Сиротское детство, чужая семья,

Ни ласки, ни доброго слова.

Казалось, душа очерствеет моя,

В молчанье замкнуться готова.

Но так не случилось. От доли такой,

Когда невтерпёж становилось,

Я в лес убегал, что шумел за рекой,

Судьбе не сдавался на милость.

Была там другая семья мне дана

Под кровом туманно-зелёным.

Там мог без оглядки открыть я до дна

Всю душу берёзам и клёнам.

Я знал, что меня не обидят они,

Глубинные думы лелея,

И, сбросив томительный груз в их тени,

На мир я глядел веселее.

С тех пор не одну перешёл я межу,

Давно седина серебрится,

А чуть затоскую - и в лес ухожу,

Берёзам да клёнам открыться.

Дождь, по кустам пробегавший и падавший...

Дождь, по кустам пробегавший и падавший,

Остепенился, ушёл на закат.

Кажется, до колокольчиков, ландышей

Только дотронешься - и зазвенят.

Звон серебристый рассыплется по лесу,

В травы ночные войдёт и в цветы,

И меж деревьев на лунную полосу

Тени протянутся из темноты.

Тише, прислушайся, не показалось ли,

Что возвращается юность твоя?

Это запели в берёзовой заросли

Песни любовные два соловья.

Дубок

Мой приятель лесник говорил мне, бывало, не раз:

Верь тому, кто себя не спешит выставлять напоказ.

Погляди на дубок, что стоит на опушке лесной.

Позже всех он весной расправляет свой лист вырезной,

И так медленно-медленно тянется вверх от земли,

Что берёзы и вётлы давно его переросли.

Но коренья в земле укрепил он, и дай только срок,

Всех оставит в тени ставший дубом вчерашний дубок,

Встретит бурю любую, спокоен, суров и велик... -

Я слова твои помню, мой старый приятель лесник.

Дымком обвитый светло-серым...

Дымком обвитый светло-серым,

Закат туманно-золотист,

И тихо кружится над сквером

За лето выгоревший лист.

У опустевшего киоска

Скамейку выберем с тобой,

И долго будет папироска

Дымить у ног сама собой.

Ещё по-летнему одеты,

С густым загаром напоказ,

Нетерпеливые студенты

Пройдут поспешно мимо нас.

И я откину мимоходом

С виска седеющую прядь,

И мне студенческие годы

Мои припомнятся опять.

Но осень тихая багряна,

Но дни прозрачны и легки.

И нам с тобою очень рано

Записываться в старики!

Если пальцев ни разу перо тебе не обожгло...

Если пальцев ни разу перо тебе не обожгло,

Не когтили в ночи тебя строчки, что сам сочинил, -

Поищи поскорее другое себе ремесло,

Не надейся, что песня возникнет из пены чернил.

Есть поговорка русская. Она...

Есть поговорка русская. Она

Была мне в детстве как завет дана,

Её отец мой повторял в тиши:

Снял урожай - и вновь поля вспаши.

Я, по отцовским проходя следам,

Ту поговорку сыну передам.

Сын выйдет в поле, скажет в свой черёд:

Былое помни, но гляди вперёд!

Живут заветы прадедов в народе...

Живут заветы прадедов в народе,

Из уст переходящие в уста.

Как человек относится к природе -

Соседи примечают неспроста.

Я сам в лесах бродил не для потехи

И знаю с тех мальчишеских годов:

Кто с топором выходит по орехи,

Тот в жадности своей на всё готов!

Званье поэта

То званье, что Пушкин и Лермонтов,

Некрасов и Тютчев носили,

Живёт не старея, согретое

У самого сердца России.

А кто, к тому званью причисленный,

Не мерит их подвигом труд свой, -

Того ухищренья бессмысленны,

С чернилами вместе сотрутся.

Всегда правдолюбцы-воители,

Чьи в тучах изваяны лица,

В поэте сподвижника видели,

Глядящего вдаль прозорливца.

Под грозами века рождённые,

Не раз убеждались мы снова,

Что только судьбой подтверждённое

Крылатым становится слово.

С пути не вернётся назад оно,

Хоть крылья под ветром натрудит.

Везде, по полёту угадано,

В сердцах оно принято будет.

И детским покажутся лепетом

Пред ним виршеплётов усилья...

О званье, что Пушкин и Лермонтов,

Некрасов и Тютчев носили!

И сам бы я хотел забыть о всяких бреднях...

И сам бы я хотел забыть о всяких бреднях,

Рассудка не терять в удаче и в беде,

Но есть в моей душе какой-то привередник,

Меня за годом год он путает везде.

Чуть что - и приплетёт к удаче неудачу,

Событье сделает из сущей чепухи.

Кляня его, я с ним и радуюсь и плачу

И, может, потому пишу мои стихи.

Избави Бог от поздних сожалений...

Когда нельзя поправить ничего.

Нам так отрадно сквозь туман осенний

Увидеть праздник лета своего.

Но, поразмыслив, мы под звон метели

Всё чаще станем вспоминать о том,

Что сделать мы могли и не сумели,

Что проглядели в лете золотом.

Скорей бы хлынул паводок весенний,

Чтоб год начать, минувшему не льстя.

Избави Бог от поздних сожалений,

Когда поправить ничего нельзя.

Иринка хочет домой

Бросает к нам в окна ветер прямой

Гомон восточного рынка.

«Папа, когда мы поедем домой?» -

Спрашивает Иринка.

«Мы дома и так», - говорю я в ответ,

Комкая край занавески.

Качает головкой она: «Нет, нет,

Дом наш не здесь, а в Смоленске».

Гляжу на неё, удержав с трудом

Тягостный вздох потери:

«В Смоленске немец забрал наш дом,

Поставил пушку у двери.

Сидит он там лютого волка лютей,

Ломает твои игрушки

И взрослых людей, и малых детей

Расстреливает из пушки».

А дочь к моему прижалась плечу,

Задумчивая не по-детски:

«Папочка, милый, домой хочу,

Когда мы будем в Смоленске?»

Как мне жалко людей, про которых...

Как мне жалко людей, про которых

Говорят, что угрюмый их глаз

Видит лишь водоёмы в озёрах,

А в лесу древесины запас;

Кто не может с речушкой сдружиться,

Не заплачет навзрыд с куликом,

Кто не знает, как пахнет душица

На поёмном лугу вечерком;

Никогда не намокнет под ливнем,

Босиком по росе не пройдёт

И под небом пронзительно-синим

Не забудет про дни непогод.

И - о чём бы они ни старались, -

Есть присловье одно про таких:

Ни себе, ни другим не на радость

Суетливые хлопоты их!

Пей же всласть родниковую воду,

Росной свежестью луга дыши.

Кто не любит родную природу -

Тот не знает народной души!

Как могут эти дни забыться...

Как могут эти дни забыться,

Когда на просеке лесной

Мы пили воду из копытца,

Смывая с губ засохший зной.

Качалось небо в пятнах алых.

Мы оставляли на привалах

Зарытых наскоро друзей.

Кто знал такой разлуки горше?

В ней вся глухая скорбь земли.

От Минска, Витебска и Орши

Из окруженья шли и шли.

Не знали, близко иль далече,

Но знали - надобно идти,

Взвалив на согнутые плечи

Всё, что пережито в пути.

Пусть замутились рек истоки,

В крови пожухшая трава,

Но солнце всходит на востоке,

И, значит, Родина жива.

Как полынь, мне хлеб разлуки горек...

Как полынь, мне хлеб разлуки горек,

Долги ночи, беспокойны сны.

Может быть, стихи мои историк

Не запишет в летопись войны.

Может быть, во дни торжеств народных,

Где оркестров полыхает медь,

О привалах, о кострах походных

Будут строки не мои греметь.

Но, один оставшись, мой ровесник

Их откроет, словно свой дневник,

Про себя прочтёт и скажет - есть в них

Дым войны, что в душу мне проник...

Смолкнут хоры, отгремят оркестры,

И в часы раздумья нам опять

Боль, не занесённая в реестры,

Будет жажду сердца утолять.

Как слава непостоянна...

Как слава непостоянна -

Знали и в оны дни:

Сегодня кричат - осанна,

А завтра кричат - распни!

Но что эта участь злая

Тому, кто, душой открыт,

О славе не помышляя,

Дело своё творит!

Творит его неустанно,

Наполнив заботой дни...

Пусть где-то кричат: осанна,

Пусть где-то кричат: распни!

Коктебель

Есть что-то от древней Эллады

В тебе, коктебельская синь.

Трещат, не смолкая, цикады,

Горчайшая пахнет полынь.

Горят черепичные крыши

Домишек, стоящих не в ряд.

На взгорья - всё выше и выше -

Ползёт из долин виноград.

А море всегда пред глазами,

Забыть его мы не вольны,

Торжественный слыша гекзаметр

В размеренном плеске волны.

И вновь его вечной красе я

Дивлюсь на твоём берегу,

И верю: корабль Одиссея

Отсель я увидеть могу.

И верю: у скал Карадага,

В сиянье осеннего дня,

Как моря шипучая влага,

Столетия входят в меня.

Все волны, собой не владея,

Спешат, чтоб к ногам моим лечь,

И чувствую здесь, как нигде, я

Не возраст, а время у плеч.

Кричат грачи, журчат ручьи...

Кричат грачи, журчат ручьи

На все лады.

В снегу следы, не знаю чьи,

Полны воды.

Как будто кто-то шёл без вех,

Без торных троп.

Ступал на этот гиблый снег

И не утоп.

А грач, бросая тень крыла

В проём окна,

Твердит, что так пройти могла

Одна весна.

И, видя тёмный след в снегу,

Я, сам не свой,

С крыльца высокого бегу

Вслед за весной.

Куда ни посмотришь - родные...

Куда ни посмотришь - родные,

Открытые сердцу края.

Я весь пред тобою, Россия,

Судьба моя, совесть моя.

Не ты ли меня окружила

Простором лугов и полей,

Не ты ли меня подружила

С задумчивой музой моей!

Не ты ль полновесного слова

Открыла мне все закрома...

Я знаю - за это сурово

С меня ты и спросишь сама!

Не раз к твоему придорожью

Приду я от песенных рек,

Чтоб даже нечаянной ложью

Тебя не унизить вовек.

Так спрашивай строже - отвечу

За всё: за подруг и друзей,

За самую краткую встречу

С задумчивой музой моей,

За песни, которым впервые

Внимают родные края...

Я весь пред тобою, Россия,

Судьба моя, совесть моя!

Меркнут осеннего неба края...

Меркнут осеннего неба края,

В сумерках смутно лепечет осина...

Ты - возвращённая юность моя

С первым свиданьем у старого тына.

Ты позабыть не успела ещё

Встреч наших кратких условные сроки.

Сядь же поближе, склонись на плечо,

Тёплым дыханьем обдай мои щёки.

Губы к губам моим жадным приблизь,

Иль ты не чувствуешь тайного зова?

Нет, в дни войны мы недаром сошлись

Здесь, в подмосковной деревне Язёво.

Я не ошибся? Ответь поскорей!

Как же мне чище не стать и моложе,

Если ты с юностью схожа моей,

Как дождевые две капельки схожи.

Так же нам светит небес бирюза,

Так же шумят поредевшие рощи...

Да, человек, заглянувший в глаза

Смерти, становится чище и проще!

Что же, прижавшись щекою к щеке,

Ты замолчала? Взгрустнулось немного?

Слышишь? Сирена вопит вдалеке!

Это летят самолеты. Тревога!

Милый друг! Мы мужали на стыке эпох...

Милый друг! Мы мужали на стыке эпох,

Сердцем чувствуя каждый излом.

Нам не раз приходилось прикусывать вздох,

Боль завязывать мёртвым узлом.

Что теперь нам сраженья в табачном дыму

И удары чернильных рапир?

Мы с тобою видали такое, чему

Удивился бы даже Шекспир!

Мы с детства не были заласканы...

Мы с детства не были заласканы.

Нас провожала в путь гроза,

Сама судьба брала за лацканы,

Смотрела прямо нам в глаза.

Но, взгляд встречая неулыбчивый,

Его угрюмым не зови,

На лыжах ночью

На ресницах

Иней серебрится,

Побелели брови под луной.

Ветер злится,

Обжигая лица,

А кругом звенит простор сквозной.

Стынут звёзды на плече твоём.

Волны снега

Вздыбились с разбега,

Разметались брызгами слюды.

Отмечает голубая Вега

Лёгких лыж узорные следы.

Догоняй! Согрела без огня

Ты своей улыбкою меня!

В синей шали

Ты не хороша ли,

Прижму тебя к плечу.

Оттолкну кусты, чтоб не мешали,

И опять за звёздами лечу.

Ветром разделяющая двух,

Крутизна захватывает дух.

Разве поздно

Полночью морозной

След завить

В серебряную нить,

Если сердцем молодость не роздана,

Если снег под лыжами звенит.

Стынут звёзды на плече твоём...

Ночь, поля, и мы с тобой вдвоём.

Наводчик

Не позабыть мне ночи той короткой...

Был май. В лесу черёмуха цвела.

Мы наступали, и прямой наводкой

Артиллеристы били вдоль села.

И, пробираясь меж коряг и кочек,

Когда рассвет вставал, от пепла сед,

Я слышал, приговаривал наводчик:

Вот, в самый раз... Прости меня, сосед!

И вновь взлетало облако рябое,

И вновь шаталась от разрыва мгла...

А мы узнали только после боя,

Что парень был из этого села.

Надпись на книге

От слов, заученных и пресных,

От чувств, что плоти лишены,

Мой современник, мой ровесник,

Мы отвратились в дни войны.

Под визг свинца, под скрежет стали,

Вдали от отчего крыльца

Нас обожгла она, и стали

Огнеупорными сердца.

В них переплавились, как в тигле,

Все наши чувства и мечты,

Мы, возмужав, навек постигли

Закон суровой простоты.

И недоступные гордыне,

И неподкупные во всём,

Ни клятв, ни громких слов отныне

Мы всуе не произнесём.

Зато из нас уверен каждый,

Что светит нам одна звезда,

И на губах, спалённых жаждой,

Нет - значит нет и да - есть да!

Мы узнаём друг друга в песнях,

Что кровью сердца скреплены...

От слов, заученных и пресных,

Мы отвратились в дни войны.

Нам, кто безвестен иль прославлен...

Нам, кто безвестен иль прославлен

Брал века грозный перевал,

Кого рукой железной Сталин

На подвиги благословлял, -

И пережить пришлось так много,

И передумать в краткий срок,

Что суд потомков самый строгий

Мы примем. Был бы впрок урок.

Наш век не ограждал нас от забот...

Наш век не ограждал нас от забот,

Он не кормил нас в детстве соской сладкой.

Для нас в ночи четырнадцатый год

Вставал звездой кровавой над кроваткой.

В тревожных снах, из тьмы и непогод

Отцов мы звали, ждали встречи краткой.

Но срок настал, и сами у ворот

Простились мы, смахнув слезу украдкой.

Наш путь наметил огненный пунктир,

Мы, коротая ночи фронтовые,

Забыли запах обжитых квартир,

Но было нам дано судьбой впервые

Самим творить в дыму сражений мир.

Мы шли на смерть, чтоб ты жила, Россия!

Наше ремесло

Может быть, среди ремёсел трудных

Нет трудней, чем наше ремесло.

В нём всё то, что в праздниках и в буднях

Радостью и горем сердце жгло.

Отдели себя от них, попробуй!

Разве запах отделим от трав,

Разве есть рецепт на тот особый,

Чувства очищающий состав?

И твердим мы всем, кого взманила

Лёгкая удача: не спеши!

Мы перо макаем не в чернила,

А в крутой отстой на дне души.

Сколько нас подстерегает подлых

Мелочей - соблазнов и обид,

Но ведь ремесло поэта - подвиг,

Ставший бытом, чтоб возвысить быт.

Чтобы, если не на ветер бросил,

Слово в каждом сердце проросло.

Потому-то средь земных ремёсел

Всех счастливей наше ремесло.

Не по-праздничному позолоченную...

Не по-праздничному позолоченную,

А по-будничному озабоченную,

Сложа руки сидеть не умевшую,

На виду у меня постаревшую,

Ни морщин, ни седин не считавшую,

Скромной прелести не утерявшую,

Сохранившую глаз свечение,

Мне простившую все огорчения,

Лучших снов своих не забывшую,

Постоянству меня научившую, -

Вот такую, простую и гордую,

Я люблю тебя больше, чем смолоду!

Не сетуй, что перо в руке всё тяжелее...

Не сетуй, что перо в руке всё тяжелее,

Не капелька чернил, а жизнь висит на нём.

Теперь, всю суету отвергнув не жалея,

Ты скажешь только то, что душу жжёт огнём.

Не ты несёшь мне, муза, новости...

Не ты несёшь мне, муза, новости,

Они спешат ко мне чуть свет

В тревожном шелесте газет,

Сигналы радостей и бед,

Гонцы творимой жизнью повести.

Но ты придёшь за ними вслед

И озаришь любой предмет,

И тут тебе замены нет.

Нет, волшебные русские сказки не лгали...

Нет, волшебные русские сказки не лгали

Про Кощееву смерть, про ковёр-самолёт;

Нет, не праздные люди те сказки слагали,

А провидцы, в чьих вымыслах правда живёт, -

Те, кто верил: не вечно, над кладом коснея,

Злой старик будет счастье держать под замком.

Срок желанный придёт, и осилит Кощея

Русский сметливый парень, что слыл простаком.

Он, в беде и в удаче не знавший остуды,

Не боявшийся с детства забот и хлопот,

В руки добрые гусли возьмёт самогуды,

Сапоги-скороходы, ковёр-самолёт.

Как бы прадеды наши суровые жили,

Чем сердца согревали б под небом скупым,

Если б сказок волшебных они не сложили,

Все мечты завещая потомкам своим?

Разве сказки не справдились те в самом деле,

Что светили когда-то, как звёзды в ночи?

Мы Кощея судьбы у себя одолели,

Мы от тайн вековых отыскали ключи.

Перед нами земля в зеленеющих всходах,

Мир, где каждая тропка зовёт нас вперёд.

Мы проходим свой путь в сапогах-скороходах,

Есть и гусли у нас и ковёр-самолёт.

Нам уж снится миров отдалённых соседство,

Тех, что смотрят на землю мильонами глаз...

Мы от предков своих получили в наследство

Жар мечты. Остальное зависит от нас.

О край глухариный, лесная сторожка...

О край глухариный, лесная сторожка,

Лужайка, где воздух как спирт муравьиный.

Там зори калиной ломились в окошко,

А полдни мне пачкали губы малиной.

Там за лето свыкшись со мной понемногу,

Услышав от птиц о моём появленье,

Кусты расступались, давая дорогу,

Орехи мне сыпались прямо в колени.

Криница меня зазывала в овраге,

Свою чистоту соблюдавшая свято.

Там я в тишине без пера и бумаги

Сложил мои первые песни когда-то.

Когда ты приснишься, лесная сторожка,

Без слов позовёшь к глухариному краю, -

И радостно сердцу и грустно немножко,

Что только в стихах я тебя вспоминаю.

Но ты и во сне предвещаешь мне счастье,

Ведёрко малины, орехов лукошко...

Так дай же в окошко твоё постучаться,

Лесная сторожка, лесная сторожка.

Откровенные стихи

Да! Я создал тебя. Ты - моё вдохновенье. Мой вымысел.

Сон весенний, тревожный. Огонь, растворённый в крови!

Разве я тебя встретил? Я в сердце моём тебя выносил,

Вдунул душу живую и дал тебе страсти: «Живи!»

В свете резкого дня поднимаю глаза: не померкла ли

Но, взглянув на тебя, я увидел себя, словно в зеркале:

Ты такая ж, как я, только проще и лучше меня!

Я открыл моё сердце, а вновь не закроешь на ключ его

И не спрячешь тот ключ в потайной уголок от себя.

Так послушай, послушай! Что было в нём самого лучшего,

Сразу отдал тебе я. Возможно ль скупиться, любя?

И от щедрости этой совсем не бедней, а богаче я

Стал, увидев тебя, словно сбывшийся сон наяву.

И стою удивлён, как вернувшие зренье незрячие,

Что вбирают всем телом нахлынувшую синеву!

Загляни ж в моё сердце. Любовь твоя чище и строже той

Беспокойной любви, у которой ожогов не счесть.

Принимаешь такого? С ошибками юности прожитой?

И ответила ты: «Принимаю такого, как есть!»

Ты не требуешь клятв. Ты мне веришь, и если я вздумаю

Не поверить тебе и хоть словом обижу тебя,

Пусть дыханье тоски твоей в сердце погасит звезду мою,

Всё, чем я дорожил, всё, чем жил, навсегда истребя!

Пусть, когда вдохновенье придёт, немотой меня мучая,

Я пойму - о любви говорить я утратил права,

При моём приближенье река замолкает гремучая,

Цвет садов опадает, желтеет и вянет трава.

Пусть, когда я открою любимую книгу, почувствую

В каждом слове укор, в каждой строчке немой приговор,

Пусть друзья отшатнутся. Я верность ценить научусь твою,

Что открылась мне в юности и примелькалась с тех пор.

Время выжгло в сердцах наших верности мету особую,

Но увидеть её можно, только навек полюбя!

Если я упрекну тебя, если я только попробую

Упрекнуть - это значит, что я недостоин тебя.

А над нами друзья понемногу подшучивать начали,

Что друг в дружку, как в юности, мы влюблены до сих пор.

Пусть их шутят! И впрямь влюблены мы! А так ли, иначе ли,

Чем семнадцатилетние, - это пустой разговор.

И когда обернёшься на годы, что вместе мы прожили,

Разве в памяти будешь одну только юность беречь?

Ну, скажи откровенно: друг другу теперь не дороже ли

Стали мы, чем тогда, в пору первых признаний и встреч?

Что мы знали тогда? Что мы видели в жизни? Ни опыта,

Ни бессонных раздумий, ни горечи терпкой утрат!

Это было потом, вместе нажито нами и добыто,

Как скупой наш уют, где я каждой подробности рад.

Но горячее сердце нетронутым время оставило,

Даже искры в глазах встречный ветер нам не погасил.

Постоянство в любви - это зрелости первое правило,

Равновесье надёжное замыслов наших и сил.

Первый снег

Серебряной звездой летит в ладони детство,

Мерцает и звенит, спеша уверить всех,

Что жить нам - не устать, глядеть - не наглядеться

На этот первый снег, на этот первый снег.

Распахнут твой платок, у ног лежит гребёнка,

Синицы за тобой следят из-под застрех.

А ты стоишь тиха, как тайный вздох ребёнка,

Как этот первый снег, как этот первый снег.

Мы встретились опять. К чему ж твоя тревога?

Немало впереди у нас дорог и вех.

Благодари судьбу у отчего порога

За этот первый снег, за этот первый снег.

Письмо

Писать всю ночь письмо. Писать, ещё не зная,

Сумеешь ли послать. И всё-таки писать.

Для самого себя. Поймёшь ли ты, родная,

Что я хотел сказать? Нет, спутался опять!

Писать всю ночь письмо. Писать, не ожидая,

Что твой ответ придёт. И всё-таки писать.

Так вызывать тебя в разлуке мог всегда я,

И верю, что теперь ты явишься опять.

Незримая, войдёшь в мою палатку мимо

Всех часовых. Войдёшь, как входит запах трав.

Как входит лунный дым. Ты мне необходима, -

И ты пришла ко мне. Так разве я не прав?

Я навсегда тебя запомню - вот такую,

Усталую, в росе. Постой, не прекословь.

За тридевять земель, узнав, как я тоскую,

Спешила ты ко мне. И это есть любовь!

Письмо и карточка в конверте...

Письмо и карточка в конверте,

Написан чётко адрес твой.

Обязан быть готовым к смерти

Солдат, не раз ходивший в бой.

Мы здесь привыкли к этой мысли

И, жажду жизни затая,

Висим на шатком коромысле

У самой грани бытия...

Пусть нелегко нам, ну так что же,

К нам век тревожный наш ревнив.

Мы чище сделались и строже,

Всё суетное отстранив.

И мерой нас какой ни мерьте,

Как ни оценивайте нас,

Мы здесь в глаза глядели смерти,

И мы не опустили глаз!

Помыслить горько мне: Я разум твой, природа...

Помыслить горько мне: «Я разум твой, природа»,

Когда передо мной лежит притихший дол,

Где ядовитым стал священный запах мёда

И губит злая пыль любимиц музы - пчёл.

«Век химии настал», - трещит мне в уши мода.

О химия, не дай темнить твой ореол.

Оставь моей земле священный запах мёда,

Не убивай на ней любимиц музы - пчёл!

Нет-нет и покажу язык.

Не в школе, а в родных урочищах

Учил я первый свой урок.

Под кронами дерев рокочущих,

Что песни мне копили впрок.

Ещё и азбуки не знаючи,

Не торопясь за парту сесть,

Я на снегу старался заячью

И лисью скоропись прочесть.

Сорочий почерк, почерк галочий

Я мимоходом разбирал,

И лишь потом крючки да палочки

Сам выводить в тетрадке стал,

Старался быть, как мог, прилежнее,

Но часто двойки нёс домой

За то, что видел поле снежное,

А не тетрадь перед собой.

Зубрил я правила грамматики,

А влёк меня живой язык.

Так пусть угрюмые догматики

Ворчат. Я к этому привык.

Слышишь, плачет иволга от счастья...

Слышишь, плачет иволга от счастья

Где-то за рекой, в березняке.

Вновь кому-то с кем-то там встречаться

Тебя забыть? Ты думаешь, так просто

Тебя забыть, сердца разъединить,

Как в раннем детстве, досчитавши до ста,

Заснуть, порвав дневных событий нить?

Какая ты наивная! Какая

Смешная ты! Да у меня в ушах

Стучится в сердце мне твой лёгкий шаг.

Ты по ночам, повелевая снами,

Ко мне приходишь, горячишь мне кровь

И всё, что вместе пережито нами,

Передо мной развёртываешь вновь.

И всё теперь мне дорого. Я даже

Размолвки наши горем не зову!

Проснувшись, я ищу тебя: когда же

Тебя увижу снова наяву?..

Я буду лучше, чем тогда. Не здесь ли

Копил я нежность, ото всех тая?

Ну как же я тебя забуду, если

Ты - это я? Ты - молодость моя!

Но приказало время: всё изведай!

Пусть выступает в письмах кровь из строк.

Нам обусловлен на войне победой

И срок разлуки и свиданья срок.

Так что ж в глаза заглядывать надежде,

Снов моих заветных не тревожь.

Разве ты не чувствуешь, что дымом

Я пропах у роковой черты?

Что с таким суровым, нелюдимым

Будешь делать, ласковая, ты?

Ты такой мне стал дороже вдвое,

Я тебя такого и зову.

Улеглась пурга. На белом склоне...

Улеглась пурга. На белом склоне

Тень зари широкая лежит.

Скачут рысью взмыленные кони,

Снег сухой летит из-под копыт.

Милый край! То снимет шапку ёлка,

То берёзка рукавом тряхнёт.

Вон и домик на краю посёлка,

Кони сами станут у ворот.

Подойдут соседи: «Здравствуй, здравствуй,

Сколько зим тут не был, сколько лет!

В поле бегал паренёк вихрастый,

А теперь, гляди, интеллигент!»

Вкруг стола за мирным самоваром

Соберутся давние друзья

Рассказать, что прожиты недаром

Дни, каких и выдумать нельзя!

Всё народ серьёзный, возмужалый,

Тот учитель, этот агроном.

Даже стыдно намекнуть, пожалуй,

Про былые шалости в ночном.

Только нет, мы не стыдимся детства,

Что пропахло дымом костерков,

И, когда получше приглядеться,

В нас узнаешь прежних пареньков.

И ещё не раз мы в час заката

Вспомним вновь, придя на старый след,

Всех, кого любили здесь когда-то,

Всё равно - любили нас иль нет!

Жёлтый пух ребячества развеяв,

Мы глаза не сузили свои,

Только в дружбе сделались трезвее,

Стали постояннее в любви!

Февраль... Теплом дразнить он рад...

Февраль... Теплом дразнить он рад,

И как не верить тут,

Когда щеглы весь день свистят,

Весну в поля зовут.

Ты ждал: расплачется зима,

Сжав снежный ком в горсти,

И вдруг такая кутерьма -

Пошла метель мести.

Метёт и день, метёт и два,

И нету ей конца.

Проложишь след едва-едва

К соседу до крыльца.

Сосед - охотник. Он всегда

Всё знает наперёд.

И коль соврёт, так не беда, -

Уж очень складно врёт.

У старика довольный вид,

Погоде не под стать.

А что? Зима не зря спешит

Запас свой вытрясать.

Февраль не даст отсрочки ей,

Он медлить не привык...

И ты уж смотришь веселей,

Хоть знаешь - врёт старик.

Метель метёт, да как метёт, -

И свету не видать!

Но сердце верит, сердце ждёт,

И не устанет ждать.

А поутру, пораньше встав,

Ты улыбнёшься вдруг:

А ведь старик, выходит, прав,

Всё улеглось вокруг.

Иль это длится сон? Но сна

Нет ни в одном глазу.

Что б у них ни случилось в дому,

Работяги двужильные эти

Не пойдут на поклон ни к кому.

Не заплачут, на улицу выйдя,

Всё, как есть, из избы вынося...

Я на предков моих не в обиде,

Коль характером в них удался!

Я силков по кустам не ставил...

Я силков по кустам не ставил,

Птичьим песням внимал, как чуду,

И сказал мне мой дядя Павел,

Что хозяином я не буду,

Что хозяйничать без старанья -

То ж, что пиво варить без хмеля,

Что испортил меня Ананья,

Старый сказочник и пустомеля.

Ходит-бродит старик без толку

Да считает тропинки в поле.

Пусть бы снял со стены двустволку,

Подстрелил хоть ворону, что ли.

Только что мне укор тот горький!

Я не знал ничего желанней,

Как пройтись поутру на зорьке

По полям и лугам с Ананьей.

Знал он там уголки такие,

Где бродил лишь журавль картавый,

Потому что всю жизнь мирские

Охранял он хлеба и травы.

Он всему, что цвело и пело,

И хозяином был, и другом.

Перед ним раскрывался смело

Каждый лист на стебле упругом.

Каждый куст просился в соседство,

Каждый колос тянулся с лаской.

Стало правдой большого сердца

То, что людям казалось сказкой.

И везде, где сияли воды,

Где курились луга туманом,

На весёлом пиру природы

Был он гостем самым желанным.

Он ошибся, мой дядя Павел,

Не увидевший правды в сказке.

Дед Ананья мой взгляд направил

В мир, обжитый им по-хозяйски.

И когда теперь ранней ранью

Я иду по родному краю, -

Первым долгом его, Ананью,

Добрым словом я поминаю.

Яблоки

Сад задыхается. В полдень глуше

Капает с веток тяжёлый зной.

Яблоки вызревшие и груши

Светят горячею желтизной.

Тень распахнётся ещё не скоро.

Хочется скрыться на полчаса

В частый вишенник у забора,

Где не просохла ещё роса.

Здесь мы встречались, бывало, летом,

Ночи просиживали напролёт.

Как же не вспомнить сейчас об этом,

Если не виделись целый год?

На языке присыхает слово,

Жажда накапливается во рту.

Губ твоих чувствую теплоту!

Снова к тебе на колени лягут

Руки обветренные мои.

Ты ведь меня не забыла за год?

Не разлюбила ты? Не таи!

Нет! Улыбнулась не как чужая,

Руку пожала, как близким жмут...

Так же смутилась, как уезжая

Прошлой осенью в институт.

Помню, один возвращался к дому -

Словно искал твой след у реки.

В ночь беспокойную молодому

В тёплую горсть не зажать тоски.

В сад выхожу, а в саду просторно...

Осень - куда я ни загляну.

Кажется, в яблоках видны зёрна,

Если рассматривать на луну.

Яблоки ждут не дождутся сбора,

Падают мягко у ног моих,

Словно почуявшие, что скоро

Утренник первый пронижет их.

А я на дорогу гляжу сквозь ветви,

Туда, где стелются зеленя.

Нет расстояний таких на свете,

Чтоб отделили тебя от меня!

Может, к тебе донеслось то слово,

Ветром подхваченное на лету...

Запах волос твоих слышу снова,

Губ твоих чувствую теплоту.

Ясный день мне предвещают зори...

Ясный день мне предвещают зори

Иль к ненастью расстилают дым, -

Русь моя, и в радости и в горе

Верю я, что рос, тобой храним.

Если падал духом я, бывало,

Если жил не поднимая глаз, -

В самый трудный, в самый горький час.

Я на зов твой шёл, душой воспрянув,

Уходя от смутной маеты,

И меня из дебрей и туманов

Выводила на дорогу ты.

Исцеляла мне любые раны

С жита набегающей волной,

Шумом леса, тишиной поляны,

Всем настоем силы земляной.

Потому, из края в край кочуя,

Я тебя везде узнаю, Русь.

И когда стихи мои шепчу я,

Всё тебе, всегда тебе молюсь.

Плавательный пузырь.

Блестящий, наполненный воздухом плавательный пузырь, который лежит в полости тела ближе к спине и прежде всего бросается в глаза, когда мы вскрываем рыбу, хотя и не имеет отношения к перевариванию пищи, однако оказывается выростом кишечного канала. У некоторых он остается связанным с ним в течение всей жизни посредством узкой воздушной трубочки (такой пузырь у щуки, карпа, карася, плотвы); у других эта трубка есть только у зародыша, а потом она зарастает и пузырь отделяется от кишечника (окунь, ерш, судак). Форма пузыря различна у разных рыб.

Функции плавательного пузыря.

1. Плавательный пузырь служит для рыбы гидростатическим аппаратом. Он уравнивает вес тела с весом окружающей воды и позволяет рыбе без усилий держаться на любой глубине. Газ, которым наполнен пузырь, выделяется из состава крови через стенки мелких капиллярных сосудов, ветвящихся в стенках пузыря. Когда выделение газов из крови в пузырь увеличивается, пузырь расширяется, увеличивая и общий объем тела рыбы, объемный вес его уменьшается - и рыба всплывает вверх. Если же, наоборот, часть газов снова поглощается кровью, объем пузыря и всего тела становится меньше и объемный вес возрастает - рыба опускается глубже.

2. Вторая, еще более важная функция плавательного пузыря, связана с работой кровеносной системы. Когда рыба поднимается из нижних слоев в верхние, где ее тело испытывает меньшее давление, меняется и насыщаемость крови газами. В этих условиях кровь оказывается пересыщенной газами, и если бы эти газы выделялись в виде свободных пузырьков, то это повело бы к закупорке сосудов и гибели рыбы. Плавательный пузырь и является органом, регулирующим содержание газов в крови. На его внутренней поверхности у многих рыб находится так называемое красное тело - сильно разветвленная сеть капилляров, через которые и происходит выделение из крови избытка газов или, наоборот, поглощение газов кровью, если их в ней недостаточно.

В строении этого столь простого на первый взгляд органа можно отметить и еще одну интересную деталь: от передней части пузыря отходит пара отростков в направлении к уху - органу равновесия, который таким путем получает сигналы об изменении внешнего давления на пузырь при перемещении рыбы вниз или вверх.

Есть рыбы, не имеющие плавательного пузыря; среди костистых рыб это будут такие виды, которые обыкновенно держатся на дне (например, бычок-подкаменщик, камбалы). Не имеют плавательного пузыря и акулы.

После работы в группах идет обсуждение основных вопросов. От каждой группы выступает один учащийся с кратким рассказом, содержащим характеристику системы органов и вывод, который записывается в тетради всеми учениками.

Одно из любимых лакомств рыболовов – рыбий плавательный пузырь, поджаренный на костре… но, разумеется, природа создала этот орган не для человеческой забавы. А для чего?

Ответ очевиден: плавательный пузырь необходим рыбам для того, чтобы плавать – точнее, оставаться на определенной глубине. Это нечто вроде природного гидростатического датчика.

Представим себе, что рыба опустилась чуть поглубже. Давление воды на ее тело сразу же возросло. За счет увеличения давления плавательный пузырь начинает сжиматься, выталкивая из себя воздух – причем происходит это автоматически, управлять данным процессом произвольно рыбы неспособны.

Как мы помним из школьного курса физики, воздух легче воды. Следовательно, если количество воздуха в пузыре уменьшилось, рыба стала несколько тяжелее, и ей становится легче погружаться. Если бы ее вес был постоянным, ей пришлось бы приложить немало усилий для погружения, но можно сказать, что пузырь делает за нее половину работы.

Нервные окончания, пронизывающие пузырь, передают в центральную нервную систему соответствующие сигналы, благодаря которым рыба чувствует, на какой глубине она находится, какое давление испытывает, и она корректирует свое движение в соответствии с этим.

Если же рыба поднимается, то все происходит с точностью до наоборот: давление воды на тело рыбы снижается, плавательный пузырь расширяется, втягивая в себя воздух. Вес рыбы уменьшается, и ей становится легче подниматься.

Такая функция плавательного пузыря объясняет, почему его нет у глубоководных рыб и у тех, которые ведут донный образ жизни – зачем он им, если они никогда и не пытаются всплыть!

Впрочем, гидростатика – это главная, но не единственная функция плавательного пузыря. Рыб принято считать «образцом» молчаливости, но ученые-ихтиологи никогда с этим не согласятся. Рыбы вполне способны подавать сигналы себе подобным, преобразуя колебания воды в звуковые волны – и делают они это тоже с помощью плавательного пузыря.

Каким образом рыбы обзавелись таким полезным приобретением?

На этот вопрос отвечает эмбриональное развитие. Плавательный пузырь формируется из выроста кишечной трубки. В общем-то, это неудивительно, ведь первое, что сформировалось у самых древних многоклеточных – это кишечная полость, прочие органы так или иначе должны были произойти от нее. А вот дальше возможны варианты: проход между кишечником и плавательным пузырем у одних видов рыб зарастает, у других – сохраняется. Это нашло отражение в классификации рыб: первых ученые называют физоклистами (закрытопузырными), а вторых – физостомами (открытопузырными). У физоклистов газы попадают в пузырь из крови через красное тело – скопление капилляров на его стенке, а у физостом – через кишечник, они попросту заглатывают воздух.

Кстати, расширение с втягиванием воздуха, сжатие с его выталкиванием, а у открытопузыпных еще и через рот… вам это ничего не напоминает? Конечно же, легкие! Да, плавательный пузырь – это эволюционный «предок» легких, которыми обзавелись сухопутные животные, и мы – в том числе.

Обитание в воде неизбежно накладывает отпечаток на строение тела рыб. Не только общий план строения, но и многие системы органов, призванные обеспечить жизнедеятельность рыб в водной среде, по своему строению, а иногда и по принципам функционирования, отличаются от подобных у наземных животных. Есть и те, которые являются уникальными, то есть не встречающимися у представителей других групп позвоночных животных.

Среди проблем, которые стоят перед водными организмами в целом и перед рыбами в частности, одной из первых по значимости является проблема удержания в толще воды. Проще говоря, перед рыбами встает вопрос "как не утонуть?" Действительно, плотность тела рыб, как и большинства позвоночных животных, превышает плотность воды , варьируя для разных видов в пределах 1,07 - 1,12. Таким образом, они должны были бы иметь отрицательную плавучесть, а значит тонуть в воде, однако мы знаем, что этого не происходит. В процессе эволюции разные группы рыб выработали ряд приспособлений, которые позволяют им компенсировать отрицательную плавучесть. Одни группы рыб пошли по пути снижения общей плотности тела за счет увеличения объема тканей с невысокой плотностью, например, жировой ткани, другие приобрели специализированный орган - плавательный, или газовый, пузырь. О его строении и функционировании и пойдет речь в этом посте.

Расположение плавательного пузыря в теле рыб

Итак, классическое определение плавательного пузыря следующее:

Плавательный пузырь представляет собой заполненный газом вырост передней части кишечника, основной функцией которого является обеспечение плавучести рыб.

В этом определении стоит обратить внимание на два момента. Во-первых, на то, что в нем ничего не сказано про положение выроста - несмотря на то, что у подавляющего большинства видов он дорсальный, то есть закладывается со спинной стороны тела (что иногда и отмечается в определении плавательного пузыря). Однако так происходит не у всех групп рыб - у небольшого числа таксонов это вентральный вырост. Во-вторых, на словосочетание "основная функция" со смысловым ударением на "основная" - плавательный пузырь может выполнять множество различных функций, и гидростатическая у разных групп рыб не является единственной, а иногда и основной. Подробнее об этом я расскажу ниже.

Плавательный пузырь в разных группах рыб

Прежде всего, напомню, что мы определили, что рыбами называют сборную группу водных позвоночных животных, которые на протяжении всей своей жизни имеют жабры, а для движения используют конечности плавникового типа. Как видите, ничего о плавательном пузыре, как неотъемлемой характеристике рыб в этом определении не сказано. Почему так произошло, ведь плавательный пузырь не встречается в других группах животных и характерен только для рыб? Ответ прост - дело в том, что этот орган имеют, во-первых, не все группы рыб, а, во-вторых, даже в тех группах, для которых он свойственен, есть виды, утратившие его в процессе эволюции как более ненужный орган.

Основные современные крупные таксоны рыб в отношении наличия/отсутствия плавательного пузыря и выполняемым им функциям характеризуются следующим образом:

Круглоротые (миноги и миксины) - плавательный пузырь отсутствует
Хрящевые (акулы, скаты, химеры ) - плавательный пузырь отсутствует
Целокантообразные (латимерия) - плавательный пузырь редуцирован
Двоякодышащие - имеется, орган дыхания
Многоперовые - имеется, орган дыхания
Хрящевые ганоиды (осетрообразные) - имеется, гидростатический орган
Костные ганоиды - имеется, орган дыхания
Костистые рыбы - имеется, у некоторых редуцирован, гидростатический орган, у небольшого числа видов орган дыхания

Плавательный пузырь и легкие наземных позвоночных

Из приведенного выше обзора можно обнаружить интересную тенденцию - у эволюционно более древних групп рыб плавательный пузырь является органом дыхания, и только у более современных групп он приобретает функцию гидростатического органа. Чтобы понять логику этих преобразований, необходимо обратиться к биологии ныне живущих представителей древних групп рыб и их ископаемых предков. Ныне живущие виды населяют, как правило, слабо проточные, застойные или даже пересыхающие водоемы, в которых не редко встречаются с проблемой недостатка растворенного в воде кислорода. Подобные же условия существовали в водоемах девонского периода (около лет назад), когда эволюционировали их предки. Такие условия вынуждали рыб искать иные источники кислорода. Единственным таким источником был атмосферный воздух, который эти формы могли заглатывать с поверхности воды и затем "усваивать" в передней части кишечника. Как мы знаем, эффективность этого усваивания тем выше, чем через большую площадь оно идет - именно это направляло эволюцию по пути увеличения сначала объема передней части кишечника, что привело к появлению отдельного выроста, а затем и к увеличению площади его поверхности. Конечным результатом этих процессов стало появление легкого наземных животных, происхождение которого по современным представлениям связано с эволюцией плавательного пузыря при выходе на сушу. Таким образом, ответом на вопрос "что же было первично в функциональном плане легкое или плавательный пузырь" является "легкое" – по-видимому, именно респираторная (дыхательная) функция предшествовала гидростатической.

Обыкновенный карп

Интересно, что приобретение плавательного пузыря, выполняющего функцию дыхания, происходило в разных группах рыб независимо. Такой вывод можно сделать при сравнении его положения относительно пищеварительной трубки, например, у многоперовых и костных ганоидов, что демонстрирует нам два различных пути образования плавательного пузыря. У многопера плавательный пузырь представляет собой вентральный (расположенный к брюху от пищеварительного тракта) вырост, в то время как у костных ганоидов (панцирная щука, амия), предки которых вероятно эволюционировали в ту же эпоху что и предки многоперовых, этот вырост расположен дорзально. У обеих групп сохраняется связь плавательного пузыря с кишечником посредством специального канала, который имеет такое же расположение что и вырост - у многопера вентральное, у костных ганоидов дорзальное. В остальном эти структуры схожи. Плавательный пузырь многопера напоминает легкое наземных животных и считается наиболее примитивно устроенным. Это двухлопастной вырост, внутренняя поверхность которого имеет практически гладкую структуру с небольшим количеством складок. У костных ганоидов плавательный пузырь также двухлопастной, но его внутренняя поверхность имеет множество гребней для увеличения поверхности, через которую может идти проникновение кислорода. Еще в одной древней группе рыб - ископаемых Мясистолопастных и у их ныне живущего потомка Латимерии - плавательный пузырь формировался как вентральный вырост кишечника. Необходимо также отметить сходство положения плавательного пузыря мясистолопастных и легкого наземных позвоночных, которое также расположено вентрально. Это сходство не является совпадением - именно мясистолопастные совершили революцию в животном мире, выйдя на сушу и дав начало всей наземной позвоночной жизни.

Ранняя эволюция плавательного пузыря

Постепенно с изменением древнего климата и освоением рыбами океана дыхательная функция плавательного пузыря утрачивалась и на первое место выходила гидростатическая. Как мы помним, у всех современных групп костистых рыб за небольшим исключением, плавательный пузырь - дорзальный непарный вырост. Такое его положение выгодно отличается от вентрального, потому что в первом случае дорзального расположения центр тяжести тела смещен вниз, что делает положение тела в водной среде более стабильным. Несомненно, что у большинства современных рыб плавательный пузырь эволюционировал из дорзального выроста, который был у их предков. Однако, также не находит значительных противоречий и гипотеза, что у ряда групп плавательный пузырь мог "переползти" с брюшной стороны на спинную. Самое замечательное, что этот процесс мы можем наблюдать у некоторых современных видов, у которых строение плавательного пузыря промежуточное между дорзальным и вентральным расположением. Так у рыб рода Erythrinus пузырь хоть и расположен дорзально, но соединен протоком, отходящим от боковой части кишечника. Еще более интересное строение мы наблюдаем у двоякодышащей рыбы Neoceratodus, у которой плавательный пузырь также расположен дорзально, но соединяющий его с кишечником канал отходит от вентральной части пищеварительной трубки и заворачивается к верху, огибая кишечник. При этом наблюдается и "заворачивание" всей системы - кровоснабжающие сосуды и нервы идут сначала вниз, затем под кишечником и только после этого снова идут вверх к плавательному пузырю.

Наглядно различные варианты положения плавательного пузыря рыб представлены на рисунке ниже.

Главная » Аксессуары » Есть ли воздушный пузырь у морских рыб. Плавательный пузырь рыб